Плодоводство в России

Академик Геннадий Ерёмин к 80-летию со дня рождения «Всегда считал себя мичуринцем»

Всю свою сознательную жизнь Геннадий Викторович посвятил развитию плодоводства в России. Основными научными направлениями его творчества стали исследования по биологии, генетике и селекции плодовых культур. Он является автором и соавтором 39 районированных сортов косточковых плодовых культур и земляники, клоновых подвоев.

А всего с его участием было создано более 80 сортов.

Более 30 лет Геннадий Викторович руководил Крымской опытно-селекционной станцией. За этот период она превратилась в одно из ведущих научных учреждений на юге страны по созданию сортов овощных и плодовых культур, стала крупнейшим производителем семян высших репродукций овощных, саженцев плодовых культур и рассады земляники.

Сегодня на Крымской ОСС Геннадий Викторович возглавляет отдел генетических ресурсов и селекции плодово-ягодных культур.

Наш разговор с известным российским селекционером начался с истоков его научной деятельности.

— Геннадий Викторович, когда впервые задумываются о выборе профессии будущие академики?

— Со своим профессиональным будущим я определился ещё до войны, второклассником, когда прочитал в учебнике интересный рассказ о маленьком мальчике, который полез воровать яблоки к Мичурину, а тот его поймал. Однако вместо того, чтобы наказать, угостил яблоками и привлёк к работе. Впоследствии этот мальчик стал крупным селекционером. Если не ошибаюсь, прототипом главного героя рассказа был Горшков — ученик Мичурина. История мне так понравилась, что я тоже решил заняться растениями. В Царицыно возле нашего дома был небольшой участок, ещё дедовский, и мне доставляло большое удовольствие проводить эксперименты с растениями сначала там, а потом и на центральной станции юннатов. Затем поступил в Тимирязевскую академию.

— Какой тогда была Тимирязевка?

— В моё время там преподавали Эдельштейн, Колесников, Тимофеев, Сабуров, и многие другие выдающиеся научные умы — целое созвездие учёных. Лидеры чуть ли не всех направлений отечественной сельскохозяйственной науки работали в Тимирязевке, и именно отсюда исходил стартовый импульс. К сожалению, сегодня она потеряла ведущие позиции. Тимирязевка научила меня серьёзному отношению к делу, не только дала рецепты — как делать, но самое главное — понимание, почему надо делать так, а не иначе. Вот что, например, не уставал повторять нам Эдельштейн: «Каждый агроном — это, прежде всего, опытник». Студентами мы всё время экспериментировали на своих участках. Я на своём, на плодовой станции, хозяйствовал, как хотел — безраздельно и бесконтрольно. Зато создал целую коллекцию косточковых. Кое-что удалось перевезти позже в Крымск. Активно работало научно-студенческое общество, где я возглавлял группу косточковых.

— Геннадий Викторович, многие люди стремятся в Москву, а Вы — коренной москвич, покинули её добровольно и практически всю сознательную жизнь провели в южной глубинке. Не жалеете?

— Нисколько: юг меня всегда притягивал. Впервые я побывал там после 9 класса, с экскурсией станции юннатов. А потом проходил практику на Крымской опытной станции. Получил предложение вернуться сюда уже в качестве молодого специалиста и продолжить начатую здесь научную работу. Разумеется, согласился. С тех пор и работаю в Крымске. Кстати, особенность селекционной деятельности заключается в том, что селекционерам нельзя менять место службы. В противном случае придётся начинать с нуля.

Плодоовощным отделом на станции заведовала тогда Ирина Михайловна Ряднова, ставшая моим учителем и наставником.

Здесь была богатая коллекция слив. Возможности для научного роста были просто сумасшедшие, каких в Москве и близко не наблюдалось. А ещё — потрясающее обилие материала! Буквально на каждой ветке висело по диссертации.

— В чём же конкретно заключались возможности Крымской станции?

— Возможности для воплощения идей в Москве

и Крымске были несопоставимые. В Крымске только вывел что-нибудь интересное, тебе сразу же предлагают на любых площадях «раскрутить» новинку. Тогда Крымская станция входила в состав Консервпрома, имевшего собственные совхозы. Со временем нас объединили с одним из них — «Пятилеткой», и Крымская превратилась в крупную опытную станцию, с прекрасным питомником, чудесными базами для внедрения. Что могло быть лучше? В Москве из-за нехватки площади гибридизацию мне приходилось делать сразу в четырёх местах — на станции юннатов, на даче у моего руководителя Сергея Тихоновича Чижова, на собственной даче, и в Тимирязевке... А на Крымской станции всё было рядом, «не сходя с места». В довершение ко всему, здесь сложился прекрасный коллектив.

— Учебник Ерёмина существует? Лекции студентам читаете?

— В соавторстве с нашими ведущими учёными в области селекции и семеноводства косточковых и семечковых культур Е.Н. Седовым, И.В. Казаковым, Е.П. Куминовым, и другими мы выпустили базовый учебник «Селекция и сортоведение плодовых культур». Я написал главы о косточковых и о землянике, а главу об общих генетических основах селекции мы подготовили вместе с А.В. Исачкиным. Что же касается преподавания, то вот уже более 30 лет читаю лекции по селекции и сортоведению плодовых студентам Кубанского аграрного университета.

— Геннадий Викторович, каково нынешнее состояние нашего питомниководства?

— Весьма плачевное. Конечно, пытаются разрабатывать программы по восстановлению питомниководства, но вот самого восстановления что-то не видно. Самая серьёзная, на мой взгляд, проблема — абсолютно неверный курс на разукрупнение питомниководческих хозяйств, который навязывают нам «сверху» все последние годы. Если работать на примитивном уровне, не остаётся ничего другого, как завозить посадочный материал из-за рубежа. В США, например, все питомники частные, специализированные. Небольшие питомники там есть, но они — для любителей. А крупные потребители приобретают продукцию только в больших питомниках, заказывая её заранее. Сами они саженцы не производят — не выгодно. И нам нужно было пойти по этому пути. Сделали же всё наоборот. Поэтому многие наши садоводческие предприятия сегодня вынуждены иметь собственные небольшие питомники, хотя экономически это не оправдано. Ещё одна большая проблема — практически полное отсутствие отечественного оборудования для питомников и садов. А импортное настолько дорогое, что далеко не каждый российский питомник может его приобрести. Мы, например, не в состоянии. Разве нельзя производить нечто подобное в собственной стране, по приемлемым ценам? Не такое уж оно и сложное, это оборудование, ведь ракеты в космос запускаем.

— Способны ли мы «подвинуть» зарубежный ассортимент в пользу российского?

— Это уже происходит, но стихийно. К тому же многое из того, что завозят из-за границы, нисколько не лучше отечественного. Например, приезжает агроном из «Сада-Гиганта» и спрашивает, как, мол, мы посмотрим на то, что они привезут из Голландии материал сливы на ВВА-1. Действительно, мы продали ВВА-1 на Запад лет 15 тому назад, где он превзошёл все остальные подвои. Более слаборослый, более урожайный — только на нём сейчас и разводят в Западной Европе сливы. Однако, зачем, скажите, отправляться за ним в Голландию, когда он есть у нас? Разве не парадокс? Сегодня Россия располагает прекрасными сортами плодовых культур. А по косточковым — и вообще, лидер. Взять, к примеру, отечественные сорта черешни: по качеству они значительно выше зарубежных. Теперь они, правда, официально считаются украинскими, но выведены были ещё в Советском Союзе, в том числе, и с нашей помощью. Аналогичная ситуация и по груше. А вот по яблоне мы пока отстаём — по многим причинам. Но это отдельная тема.

— Но кто мешает продавать прекрасные сорта на Запад и получать за них так нужные сегодня деньги?

— Никто нас там не ждёт. Более того — нас туда не пускают. А если и бывают исключения, то о российском происхождении растений стараются лишний раз не упоминать. Приведу пример. Наши сорта алычи — 'Кубанская комета', 'Найдёна', и некоторые другие попали в Западную Европу через Польшу. Раньше были совместные советско-польские хозяйства — на Украине и в Белоруссии. С поляками тогда мы ещё дружили и поэтому практически безвозмездно предоставляли им для работы свои сорта. После распада СССР без нашего согласия все они были вывезены в Польшу. А сегодня их предлагают для продажи уже немцы. Кстати, в польской документации я нашёл забавное утверждение о том, что наша станция находится в . Крыму. Позже, правда, перед нами извинились за ошибку, и это, конечно, хорошо. Плохо только то, что за собственные сорта, до сих пор распространяемые в Западной Европе, мы как не получали ничего, так и не получаем. Роялти сегодня нам платят исправно лишь голландцы да американцы. Правда, и у нас платят очень редко и крайне мало. Заявляют: раньше, мол, не платили, а теперь — с какой стати?

— Получается, что роялти — чуть ли не единственный способ заработать на селекции плодовых?

— Скорее, основной. Раньше, например, сорта можно было продать. Однако сейчас с этим возникают серьёзные проблемы. Дело
в том, что наша станция — учреждение государственное, а за рубежом вопросами закупок посадочного материала занимаются частные компании. Но они упорно не желают иметь дело с государственными структурами, и даже трудно объяснить, почему? Для более плодотворного и тесного сотрудничества с зарубежными коллегами мы подумываем сегодня над вопросом смены формы собственности наших питомников. Не исключено, что в будущем они могут стать частными — для пользы дела.

— Геннадий Викторович, немало разговоров ходит о Вашей уникальной коллекции декоративных косточковых культур...

— Специально я её не собирал. Скорее, отбирал лучшее из того, что попадалось. В том числе, и образцы декоративных косточковых культур. Время от времени и в селекционном фонде появлялись интересные формы. Например, краснолистные — почему их не использовать? Причем, эта побочная линия оказалась весьма продуктивной: появился интерес. Позже привёз из Кореи декоративные персики, затем — луизеанию. А в США, помнится, как зашёл в Национальный Арборетум, так и порезал там чуть ли не все образцы, сотрудники даже испугались поначалу. Конечно, не всё из привезенного прижилось у нас, но кое-что прижилось, и даже очень хорошо себя чувствует. Декоративные косточковые культуры я начал собирать, когда Крымская опытная станция принадлежала ВИР, где придерживались мичуринских традиций и только приветствовали подобное занятие. Получилось, что наши желания тогда совпали, поскольку я всегда считал себя мичуринцем. Некоторые шутят, что остаюсь юным мичуринцем и до сих пор. Знаете, меня всегда интересовали вопросы систематики косточковых. И я обнаружил, что очень многие вопросы не исследованы. Более того, никто и не собирается их изучать, в том числе, и систематики. Вот за рубежом учёные — другое дело, они прагматики. По их понятиям, если сегодня ты исследуешь что-то, то уже завтра от этого должна быть прибыль, с соответствующим вознаграждением исследователю. Отсюда и стремление каждый раз браться за новое, неизведанное.

— Почему же наши нынешние учёные не столь практичны?

— Чем была сильна советская наука? Своей стратегической направленностью. Быстрой отдачи она, правда, не приносила, зато её плодами мы пользуемся и по сей день, фактически, живём ими. Однако научные вопросы тогда не отделяли от практических. Помню, занимаясь различными исследованиями, мы выращивали посадочный материал, который хорошо продавался. Отсюда появилась заинтересованность в собственных сортах. Другое дело, что раньше нас финансировали, в том числе, и на проведение всевозможных исследований. А сейчас денег не дают, хотя мы — бюджетная организация. И нынешние законы таковы, что и заработать-то толком невозможно. Субсидии, и те получить не вправе. О каких исследованиях и активности сотрудников может идти речь в подобной ситуации? Деньги выделяют только на мизерную зарплату. И даже за сделанное не платят ничего.

— Да, картина не слишком радостная. И тем не менее, работа на станции продолжается. А чем Вы сегодня занимаетесь?

— Половину рабочего времени посвящаю теперь кло-новым подвоям. Потому что именно за них, как оригинатор, получаю из-за границы деньги, которые могу тратить и на научную работу. На средства от продажи подвоев, например, мы установили капельное орошение. Причём, сразу на 20 га, решив тем самым давнюю и важную для нас проблему. Когда-то мы вывели уникальные подвои и разработали методики по их выращиванию, позволяющие серьёзно экономить. Поскольку на Западе народ практичный, экономит каждую копейку, то наши подвои пошли и там. На станцию зачастили иностранные гости — за консультацией. И что же они видели? Рекомендуемая нами же система капельного орошения в наших питомниках отсутствует, и технологию выращивания подвоев им объясняют чуть ли не «на пальцах». Нас просто не понимали. Особенно учитывая то, что на Западе практически все сады орошаемые. А подвои наши, действительно, хороши. Они успешно зарекомендовали себя даже в Америке, в Калифорнии, потому что размножаются вегетативно, не то, что местные окультуренные виды. Воткнул черенок осенью, привил весной и уже осенью получил саженцы. Даже я удивился — американские специалисты с моим же материалом творят буквально чудеса. Мы заключили с ними контракт. Конечно, все иностранцы — «себе на уме», но американцы по отношению к нам ведут себя вполне достойно. Да нам и не остаётся ничего другого, как принимать чужие правила игры: хоть какие-то деньги получаем. А недавно появился ещё один отечественный материал, который наверняка заинтересует зарубежных коллег. Вывел его сибиряк Степанов — весьма перспективный, на мой взгляд, селекционер.

— Геннадий Викторович, Вы сказали, что Крымская опытная станция принадлежала ВИР. Но почему — принадлежала?

— Потому что несколько лет назад нас передали Северо-Кавказскому зональному НИИ садоводства и виноградарства. Посчитали, что ВИР больше не может содержать станцию. И хотя общая структура Крымской сохранилась, её штаты перед самой передачей урезали чуть ли не вдвое. Что же касается ВИР, то он, действительно, сегодня не в фаворе у руководства академии. Очень жаль. Вы, наверное, слышали историю о Павловской станции, на защиту которой поднялось всё научное сообщество, в том числе и зарубежное? Правда, в материальном отношении лично мы от переподчинения только выиграли. Зато в научном — опустились на уровень, а то и на два ниже. Конечно, пока работают старые кадры, хуже мы не стали. Но молодёжь сама признает: уйдём мы, и всё переменится к худшему. Эта реорганизация — далеко не первая в истории станции. Когда она принадлежала институту консервной промышленности, мы разрабатывали сорта и агротехнику для производства овощного и плодового сырья. Когда же перешли в ВИР, то занялись уже не «консервами», а собиранием генофонда — исходных форм «всего на свете». Со временем нам удалось собрать лучшую в ВИР коллекцию плодовых культур. Особенно много было в ней «дикарей», которых мы привезли из более чем 20 научных экспедиций — институт предоставлял нам такую возможность, поскольку материал был нужен для селекционных целей. И мы использовали его в работе, в отличие от многих других станций, хранивших собранное без применения. В результате «наполучали» такие уникальные растения, о которых за границей и понятия не имели. Во время их демонстрации зарубежные коллеги пришли в восторг, чем мы и воспользовались в дальнейшем при налаживании сотрудничества. Впрочем, сохранили мы и «консервный» профиль. Не так давно, например, вывели новые консервные сорта косточковых культур. Они получились превосходными. Но, увы, новинки оказались никому не нужны: консервную промышленность в стране уничтожили, сырьевых садов также не осталось. Кому предлагать? Потом-то спохватятся. Конечно, пока я работаю, за сорта эти можно не беспокоиться. Но за их будущее не ручаюсь.

— А сохранилась ли система ВИР, выстроенная когда-то Николаем Ивановичем Вавиловым?

— Да какой-то степени стараются сохранять. Но дело в том, что опытные станции привязывались к центрам происхождения плодовых культур. Миндаль, например, пришёл к нам из Средней Азии, яблони и груши — из Закавказья, из Приморья — персик, и так далее. Поэтому многие станции располагались в союзных республиках. Вместе с НИИ и сельскохозяйственными вузами они составляли стройную систему, позволяющую успешно развивать селекционную науку. Но после распада Советского Союза эти станции оказались за рубежом. Сегодня большинство из них попросту уничтожено. Уже давно нет туркменской станции, а вся её коллекция пропала. Схожая ситуация в Армении. «Приказала долго жить» и помологическая станция в Крыму. Да и в самой России не всё так благополучно, как хотелось бы. Вот-вот закроется Волгоградская станция, специалисты её уже покинули. Решается судьба Ставропольской станции: не имея собственного питомника, она не может зарабатывать деньги на развитие и, по новой концепции, подлежит закрытию. Нам в последнее время тоже всё чаще задают вопрос: ещё, мол, живы? На что мы обычно отвечаем: «Не дождётесь!» С оставшимися станциями ВИР всё же работает, сохраняя прежние задачи и коллекции, а главное — вавиловский дух. Работают Майкопская опытная станция, Кубанская и некоторые другие. Однако, если говорить в целом, то некогда большое дело ополовинили и ущемили. В этих условиях наша главная задача — выжить. Должно же наступить время, когда восстановят разрушенное.

— И последний вопрос, Геннадий Викторович. По соседству с Вашей станцией расположен питомник компании «Гавриш». Поддерживаете с ним связи?

— Конечно. Но хотелось бы побольше творческих, серьёзных связей. Компания «Гавриш» была создана в то время, когда я уже не руководил Крымской. Иначе наши отношения носили бы более тесный и деловой характер. У коллектива станции высокий научный потенциал, а также немало интересных идей для воплощения. В распоряжении же специалистов компании «Гавриш» самая современная техника и оборудование. Кроме того, помимо творческого начала, у них хорошо развита коммерческая жилка. Поэтому активное сотрудничество — дело взаимовыгодное.